— Фронт… то слышно, то не слышно.
Он долго смотрел ей в глаза: тихие до этого, словно при готовившиеся к смерти, они вспыхнули, и Петр вдруг увидел, что волосы она больше не заплетает в косички, — высунулись они из-под шапки и висят, чуть загнувшись кончиками, в беспорядке. Отечное Настино лицо отливало неестественной синевой. «Клюквы бы пособирать где», — подумал он и, желая как-то поддержать Настю, заговорил:
— Скоро выйдем к своим. Я пойду в часть какую-нибудь — однополчан где найдешь? Ты, наверно, на завод куда-нибудь поступишь. В лагере Уполномоченного слышала ведь по радио, как девушки помогают фронту?
— Лучше бы мне остаться у лужан, — прошептала Настя. — Не мучилась бы. Живут, поди. Бьют эту погань.
— Им тоже, может, не сладко там… — И после паузы: — Да и нам, если разобраться, не так уж плохо, голодно только немного. Перетерпим.
— «Немного», — через силу усмехнулась Настя, и глаза ее увлажнились.
К ним подошел Батя. Посмотрел улыбчиво на Петра и Настю. Сказал, похлопав девушку по плечу:
— Не вешать носы! Послезавтра дома будем. Сегодня пораньше выйдем да побольше постараемся пройти…
И вышли действительно пораньше: к вечеру, когда еще было совсем светло, отряд, растягиваясь в цепочку, пополз на север, туда, откуда весь день с редкими перерывами слышалась артиллерийская перестрелка. Останавливались на короткие передышки почти через каждый километр-два пути. Ближе к полночи сделали большой привал — поесть. Разожгли небольшие костры. Распаривали половину оставшегося жмыха… Здесь отказались идти еще четверо бойцов. Да что значит отказались? Просто люди не смогли подняться. Батя, растерянный немного, пошептался с Чеботаревым. Петр предложил забрать из боевой группы часть бойцов вместе с Семеном.
— А я, — сказал он, — возьму на себя его обязанности.
Батя, не переставая тревожиться, согласился. И Чеботарев с несколькими бойцами остался единственным щитом отряда.
Шли теперь еще медленней: шли прямиком, по целине. Теперь увязали в снегу по пояс, но зато путь до фронта сокращался быстрее.
Под утро перестал валить снег. Утих ветер. Идти стало легче.
Уж чуть светало, когда группа Чеботарева уткнулась в переметенный сугробами, со следами танковых траков на скользких выметинах, проселок.
Чеботарев остановился. Его спросил боец рядом:
— По нему пойдем? — и показал на проселок.
«Пусть Батя решит», — подумал Петр и послал бойца к командиру, который с отрядом был метрах в трехстах от них. Вскоре боец вернулся. С ним пришел и Батя.
— Надо обосновываться на отдых, — сказал он устало.
Обосновались за проселком — метрах в пятистах. След от дороги замели ветками. Батя дал группе Чеботарева передышку в два часа. Шалашей не делали — сил не было. Сидели, подложив под себя наломанные еловые ветки. Прислонялись для теплоты спинами друг к другу.
В макушки деревьев ударяли утренние лучи солнца. От этого казалось еще холоднее.
Петр лег, расстелив на ветки зипун. Хотелось спать — глаза закрывались сами собою. И в это время, совсем близко, заговорил фронт. Все подняли головы. Усталых людей охватила радость. Настя, обняв Петра, от счастья плакала, а Петр, торжествуя, что отряд все-таки достиг фронта, думал, какое принять решение. Батя встал — он сидел возле костра, где в ведре варился остаток жмыха. Смеялся.
Петру показалось, что со времени встречи его с Валей в лагере Морозова у него еще не было таких счастливых, волнующих минут.
— Так дальше идти нельзя, — сказал Петр Бате. — Рядом фронт. Надо разведать подходы к передовой.
Батя был согласен.
— Возглавишь ты, — приказал он Чеботареву.
Тут же снарядили группу из восьми человек. Повел ее Чеботарев.
Шли они прямиком, навстречу орудийным выстрелам, которые, раскатившись, сразу же замирали в угрюмом, заснеженном лесу. И чем дальше уходили от отряда, тем четче было их слышно.
Радость в душе Петра разгоралась все сильнее. «Наши это, — уверял он себя, — наши!» И слушал, как с тяжелым стоном где-то не так далеко рвется морозный воздух.
Километра через два-три от места, где остался Батя, наткнулись они на штабеля ящиков с немецкими боеприпасами. Гитлеровцев возле склада не было. Бросили. Из-за елей виднелся проселок, по которому, навьючив на себя амуницию, торопливо плелись к югу гитлеровские солдаты.
— Отступают! — враждебно посматривая на них, радостным голосом проговорил Чеботарев и тут же понял, что отряд вышел к своим. «Надо Бате ближе подбираться сюда. Скорее у своих окажемся», — решил он и послал в отряд бойца. Продолжая враждебно глядеть на отступающую немецкую пехоту, Петр прислушивался к выстрелам впереди.
— Вы чуете, «сорокапятки» бьют? — спросил кто-то.
Петр молчал. Думал: открыть по немцам стрельбу или не надо? Решил: не надо — гитлеровцев много, они сразу сомнут их, и только, а там ждет Батя…
От складов, пройдя вдоль проселка через лес, вышли они к полусожженной деревушке дворов в двенадцать.
— Пустая, кажется, — сказал Чеботарев, всматриваясь в уцелевшие избы, и послал к ним бойца.
Тот побежал, пригибаясь, через заваленное снегом поле, а остальные с тревогой посматривали на избы.
Играло, отражаясь в уцелевших стеклах, солнце. На огородах темнели брошенные, видно недавно, артиллерийские позиции для зенитных пушек. Слева, метрах в пятидесяти от крайней избы, тянулся пустой проселок.
Боец, добежав до ближней избы, бросился к крыльцу, с минуту пропадал в доме, потом выскочил и стал махать рукой.
Все кинулись к деревушке. Немцы ушли из нее совсем недавно. В избах на полу лежала солома — ее прикрывали грязные простыни и деревенские, сшитые из кусочков, одеяла. На столах валялись объедки хлеба, банки с недоеденными консервами… В избе у проселка нашли полмешка печеного хлеба.
В небе летели, построившись в пеленг, Ю-87. Они покачивались, и по ним бегали холодные солнечные блики — будто пламя.
Петр с тревогой в глазах провожал самолеты до тех пор, пока они не стали, разворачиваясь и пикируя, бросать бомбы. Бросали к северу от деревушки, за лес. И когда, разгоняя их, показались вдруг наши истребители, глаза Петра засияли, наполнились радостью.
— И мы не лыком шиты! — глядя, как горит, падая, немецкий стервятник, восторженно закричал он и вдруг, посмотрев на мешок с хлебом, сказал бойцу возле себя: — Вот что, иди в отряд. Хлеб этот снеси. Да не разминись — они сейчас сюда, поди, идут.
Чеботарев уже хотел вести оставшихся с собой бойцов из деревушки дальше, навстречу грохочущему фронту. Но в это время, увидали они в окно, из леса на проселок панически хлынула отступающая немецкая пехота, полз, буксуя грузовик…
Приказав рассредоточиться и бить по отступавшим гитлеровцам, Чеботарев кинулся к скатанным в штабель и полузасыпанным снегом бревнам на задах избы. Бросив пулемет сошками между бревен, он припал к нему и открыл огонь. Закутанные с головой в какие-то тряпицы гитлеровцы заметались. Некоторые из них плюхнулись в снег и поползли за проселок. Только немногие еще бежали и вели на ходу бесприцельный огонь по группе Чеботарева. Но вскоре и они, прижатые огнем, попадали.
Когда опустел диск, Петр сорвал со спины мешок и, вынув из него другой, последний диск, быстро вставил его на место сброшенного.
Уползающих гитлеровцев скрыла от Чеботарева поленница у соседнего дома. Он переполз к другому концу бревен. Опять стрелял, но уже не так, как вначале, а экономно, по три-четыре патрона. Изредка осматривался по сторонам, поглядывая на товарищей. Недалеко, обхватив лежавшие кучей дрова, неподвижно застыл боец. «Убило», — понял Петр по его неестественной позе. Остальные стреляли.
Над деревней, низко-низко, пронеслась, поливая ползущих гитлеровцев из пушек и пулеметов, четверка наших штурмовиков — «илов». Чуть в стороне и намного выше кружились три наших же истребителя. Они то падали вниз и стреляли по отступающим, то, набирая высоту, устремлялись вслед за «илами». «Прикрывают», — догадался Петр, охваченный жгучим приливом радости и гордости за наших.
На проселок из леса, отступая, панически выбежала новая группа гитлеровцев, и Чеботарев стал стрелять по ним. Прицеливался тщательно — словно на полигоне был. Не слышал даже, как вокруг опять свистят пули. Только когда ощутил резкую боль в плече, посмотрел вправо и увидел бегущих через огород гитлеровцев. Не обращая внимания на рану, Петр перебросил пулемет дулом к ним и припал к прицелу. Немцы падали, сраженные пулей, живые сворачивали в стороны. Выскочивший за ними следом здоровенный гитлеровец, поливая из автомата, несся прямо на Чеботарева и что-то кричал другим. Петр поймал его на мушку и вдруг почувствовал, как грудь ошпарило чем-то горячим.
— Черт! — простонал Чеботарев, влив в это слово и весь укор врагу, поразившему его, и всю боль души, что так случилось, и на какой-то миг уронил на приклад голову.
